Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]

Выбор у меня был небогатый. То ли открывать дверь, в которую только что постучали, то ли продолжать набирать карты червовой масти — занятие неблагодарное, присущее тем, кто верит в эльфов, политические платформы и гарантии уплаты по долговым обязательствам. Стук в дверь сулил хоть надежду на сюрприз, поэтому я бросил карты на стол и пошел открывать. Визитер, правда, разочаровал меня. На пороге возник Майрон Грин, адвокат, объявивший во всеуслышание, что ему необходимо поговорить со мной, и наедине.

В ту субботу мы играли в покер впятером. Сели в половине одиннадцатого утра с намерением не расходиться до позднего вечера. К моменту прихода Грина, во второй половине дня, я выигрывал около шестисот долларов. Жил я на девятом этаже отеля Аделфи, что в восточной части 46-й улицы. Наедине мы могли поговорить только в ванной, куда незамедлительно и направились. Я закрыл дверь и уселся на краешек ванны, предоставив Грину унитаз. Он закрыл крышку, опустился на нее толстым задом, положил ногу на ногу, снял очки, протер их шелковым галстуком и вновь водрузил на нос.

— Ты не отвечаешь на письма.

— Я их даже не читаю.

— Ты не берешь телефонную трубку.

— На коммутаторе все записывают. Раз в день я справляюсь у них, кто мне звонил.

— Вчера я звонил четырежды. С просьбой срочно связаться со мной.

— Вчера я забыл справиться, не звонили ли мне.

— Мне пришлось приехать из Дариэна, — в голосе слышался упрек.

— Неужели ты не мог подождать до понедельника? — удивился я. — С понедельника я намеревался отвечать на телефонные звонки.

— Нет, — покачал головой Грин. — Дело не терпит отлагательств. В понедельник ты должен быть в другом месте.

Я никак не могу заставить себя считать Майрона Грина МОИМ адвокатом, и совсем не потому, что он мне не нравится или выставляемые им счета чрезмерно велики. Просто Майрон Грин вовсе не такой, каким видится мне МОЙ адвокат. МОЕГО я представляю себе говорливым старичком с покрасневшими от непрерывного чтения бумаг глазами, в поношенном пиджаке на плечах, вязаным галстуком на шее и вороватыми повадками, с полуподвальным кабинетом неподалеку от суда, который он делит с поручителем, готовым внести залог за любого бандита. А из ушей непременно должны торчать жесткие седые волосы.

Майрон же Грин — пышущий здоровьем тридцатипятилетний мужчина, набравший, правда, избыточный вес. Одевается он в лучших магазинах Нью-Йорка, контора его — на Мэдисон-авеню, дом — в Дариэне, а у клиентов, я не в счет, состояния, оцениваемые шести- и семизначными цифрами. После разговоров с Майроном Грином я всегда испытываю легкое разочарование. Каждый раз надеюсь найти пятнышко от подливы на лацкане пиджака или от майонеза — на галстуке, но безрезультатно, и Майрон Грин остается для меня просто адвокатом.

— И где же я должен быть в понедельник? — поинтересовался я.

— В Вашингтоне.

— С какой стати?

— Щит, — объяснил Майрон Грин, — Он пропал.

— Откуда?

— Из музея. Музея Култера.

— Почему я?

— Они предложили тебя.

— Музей Култера?

— Нет, — покачал головой Грин. — Другая сторона. Воры.

— Сколько?

— Четверть миллиона долларов.

— Он что, из золота?

— Нет. Щит бронзовый.

— Обычные условия?

Грин кивнул.

— Десять процентов.

— Мне это нужно?

Майрон Грин поменял ноги, та, что была внизу, оказалась сверху, разгладил лацканы восьмипуговичного двубортного пиджака и улыбнулся ровными белоснежными зубами. Чувствовалось, что последние тридцать два года их показывали дантисту каждые три месяца.

— Твоя жена.

— Моя бывшая жена, — поправил я Грина.

— И что? Твой сын через месяц идет в школу. Мне позвонили с тем, чтобы напомнить, что теперь ежемесячно придется платить на двести долларов больше.

— Двести долларов за стакан молока и пару пирожков в одиннадцать часов дня! — возмутился я.

— Это особая школа, — попытался успокоить меня Грин.

— Должно, быть, частная, о которой она вечно талдычила.

— Совершенно верно.

— Что плохого в обычной школе?

Вновь Майрон Грин улыбнулся.

— У твоего сына Ай-Кью[1] 164, и твоей бывшей жене не нравятся обычные школы.

— Вторая причина куда важнее первой.

— Наверное, ты прав.

— Я слышал, она собирается замуж.

— Сейчас нет. Не раньше мая. Когда закончится учебный год.

— Если я должен платить на две сотни больше, получается тысяча в месяц, так?

— Так.

— Тогда мне нужны деньги.

Майрон Грин кивнул и провел рукой по каштановым волосам, чуть более длинным, чем должно носить преуспевающему адвокату.

— Расскажи мне о щите.

Майрон Грин сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил конверт.

— Я продиктовал это вчера, после того, как не смог дозвониться до тебя, — он положил конверт на раковину. — Я не знал, дома ли ты. Если б я тебя не застал, то подсунул бы конверт под дверь.

— Так почему бы тебе не рассказать о щите, раз уж я здесь?

Он взглянул на часы, золотой хронометр, показывающий время не только в Нью-Йорке, но, должно быть, и в Шанхае.

— Я вообще-то тороплюсь.

— Я тоже.

Майрон Грин пренебрежительно дернул щекой. Куда, по его мнению, мог торопиться человек, играющий в карты в середине дня.

— Коротко, — попросил я.

— Хорошо, — смирился он. — Коротко. Но тут все написано, — он взял конверт с раковины и протянул мне.

— Я прочту, когда закончится игра, — пообещал я.

— Если сможешь выкроить несколько свободных минут, — саркастические реплики Грину не удавались.

— Коротко, — повторил я.

— Ладно. Два дня назад, то есть в четверг, так?

— В четверг, — подтвердил я.

— В четверг в музее Култера в Вашингтоне открылась двухмесячная выставка произведений африканского искусства. Она чуть ли не год путешествовала по свету — Рим, Франкфурт, Париж, Лондон, Москва и наконец Вашингтон. В день открытия, точнее, ночью с четверга на пятницу, из музея украли самый ценный экспонат. Один-единственный. Бронзовый щит диаметром в ярд, сработанный семьсот или восемьсот лет назад. А может, еще более древний. Во всяком случае, щит этот бесценный, но воры готовы возвратить его за двести пятьдесят тысяч долларов при условии, что переговоры будешь вести ты. Руководство музея вышло на меня, поэтому, собственно, я и пытался найти тебя. С ценой музей согласен, — Майрон Грин встал и еще раз посмотрел на часы. — Я действительно опаздываю, — он указал на конверт, который я держал в руках. — Там все написано.

— Ладно. Я прочту после игры.

— Ты в выигрыше? — спросил он, и я знал, что он надеется услышать отрицательный ответ.

— Да.

— Много? — как и все адвокаты, Майрон Грин отличался дотошностью.

— Не знаю. Что-то около шести сотен.

— Так много?

— Да. Не хочешь ли составить нам компанию?

Майрон Грин двинулся к двери, к детям, жене, дому в Дариэне, дачному коттеджу в Кеннебанкпорте, койторе на Мэдисон-авеню.

— Пожалуй, что нет. Во всяком случае, не сегодня. Мне давно пора уходить. Вы играете постоянно?

— Более-менее. Нас человек пятнадцать, но одновременно могут собраться лишь пять-шесть. Так что состав постоянно меняется. Пойдем, я представлю тебя.

— Мне кажется…

— Пойдем, пойдем.

Ранее он встречался со всеми. С Генри Найтом, исполнявшим главную роль в пьесе, которая шла уже четырнадцать недель, несмотря на безразличие, если не сказать враждебность, критики. Сорокадвухлетний Найт, занятый еще и в дневном спектакле, соглашался с критиками и рассматривал еженедельный чек, как подарок судьбы. Деньги он тратил так же быстро, как и получал, покер аккурат принадлежал к таким способам расходования наличных, причем не сопровождался неприятными последствиями вроде похмелья. Найт проигрывал примерно две сотни долларов, когда Майрон Грин похвалил пьесу, в которой он играл главную роль.

— Чтобы создать этот удивительный шматок дерьма, потребовались усилия множества талантливых людей, — отреагировал Найт.

Встречался Майрон Грин и с Джонни Паризи, недавно условно освобожденным из Синг-Синга, где отбывал наказание за непреднамеренное убийство. Срок он получил небольшой, потому что основную работу выполнили братья Дуччи, а он, по собственным словам, был на подхвате. В молодости Паризи играл в баскетбол и даже выступал за сборную какого-то маленького колледжа в Пенсильвании. И в тридцать пять лет он сохранил стройную фигуру и, разумеется, рост шесть футов плюс пять дюймов[2]. Из его рта постоянно торчал длинный янтарный мундштук, даже когда он не курил, и говорил он, не разжимая зубов, столь невнятно, что мне приходилось часто его переспрашивать. Он проигрывал четыре сотни, добрая часть которых перекочевала к мужчине, сидевшему слева от него и имевшему полное право арестовать Паризи за нарушение положений условного освобождения. Я имею в виду лейтенанта Кеннета Огдена из полиции нравов, которого иногда называли Огден-картежник. Никто не задавался вопросом, откуда у Ощена деньги, чтобы играть по нашим ставкам, хотя некоторые утверждали, что зелененькие водятся у его жены. Если последнее соответствовало действительности, то Огден обходился этой даме в кругленькую сумму. Лет пятидесяти с небольшим, Огден выглядел старше, а одевался лучше, чем Найт или Паризи, считавшиеся щеголями в соответствующих кругах. Паризи пробормотал что-то непонятное, когда я представил Грина. Ощен буркнул: Привет, продолжая тасовать карты.